Будем откровенны: песен Мэнсона у нас никто, считай, и не слышал. Будем честны: песни Мэнсона нам и не нужны. Подавляющее большинство отечественных поклонников Чарльза бесконечно далеки от того музыкального стиля, в котором он работал. Кантри у нас распространен не настолько, чтобы предъявлять претензии на массовость. Те же, кто принимает этот музыкальный стиль, равно как и близкие ему (право, не будем разбираться, как именно определяется музыка Чарльза), во-первых, считают Мэнсона нелепым пародистом творчества THE BEATLES, своим прикосновением осквернившим их "божество", а, во-вторых, как правило, приходят в ужас от одного только имени Мэнсона. Есть у нас, конечно, несколько эстетов, одновременно разбирающихся в музыке, которую исполнял Мэнсон, и принимающих его как целостную и весьма ценную личность. Но сколько их? Один? Два? Пять? Десять? В любом случае - несерьезно мало.

Итак, для нас Чарльз Мэнсон - это прежде всего Слово. И Дело, разумеется. Его музыка воспринимается нами ровно настолько, чтобы сказать (может быть, даже с уважением): "да, он музыкант", после чего нетерпеливо отодвинуть ее в сторону (хотя слушать фонограмму голоса Чарльза - действо сродни участию в магической церемонии) и с жадностью обратиться к тому, что он делал и что он говорил. Сам Мэнсон, кстати, неоднократно подчеркивал, что главное в его песнях - именно текст. Таким образом, мы являемся его настоящими ценителями и поклонниками. Думается, в отличие от Запада в России Чарльза любят по-настоящему - за то, что он такой, какой есть.

Слово и Дело у Мэнсона связаны неразрывно: и до того, как он устроил резню в фешенебельных кварталах Лос-Анджелеса, и во время нее, и после - уже в тюрьме. Приговор Мэнсону и Семье был вынесен в 1971 году - и с тех пор Чарльз совершенно не изменился - комиссии по досрочному освобождению все так же решительно отказываются предоставить ему свободу, не видя никаких признаков "исправления", "раскаяния" и "перевоспитания". А он все пишет послания и обращения, при случае даже и музыку, которую его последователи на свободе исправно издают (в масс-медиа считается хорошим тоном подсчитывать, насколько пополнился банковский счет Мэнсона после выхода того или иного альбома или, скажем, футболки). Шестеренки механизма Системы так и не смогли перемолоть его. Плевать он хотел на всех вас, свиньи! Чарльз, мы восхищаемся тобой!

Эксперт по фолк-сцене, которого опрашивал обвинитель по "делу Тейт-Лабианка" Винсент Буглиози, охарактеризовал Мэнсона как "среднеодаренного дилетанта". Согласно ему, тексты Мэнсона "содержат поразительное количество враждебности", что "редко случается в фолк-песнях". То ли это был пропогандистко-подтасовочный акт самого Буглиози, то ли времена так изменились, но сейчас нам трудно назвать "количество враждебности" в текстах Мэнсона "поразительным".

Что и говорить, хипповская тема частенько пробивается в стихах и песнях Мэнсона. Но иного ожидать не приходится - среда, которая приняла Мэнсона и завершила его формирование как музыканта и вольнодумца, так или иначе будет давать о себе знать. Но хиппарство - это частность, не имеющая такого уж большого значения. Об этом говорит хотя бы то обстоятельство, что сейчас Мэнсона считают "своим" фашисты, нацисты, сатанисты, кроулианцы и прочие радикалы. Разумеется, не все подряд, но только свободные от штампов ортодоксии, точнее, ретроградства. Имя Мэнсона начертали на своих знаменах всевозможные борцы с Системой - и, действительно, лучшего гуру для этой цели вряд можно найти. Недаром некоторые поклонники Мэнсона стилизуют его облик под облик Че Гевары. "Прикол" "приколом" - но все-таки.

То, что с течением лет "идеология" Мэнсона (слишком она абстрактна и, называя вещи своими именами, безумна, чтобы писать это слово без заключения в кавычки) не изменилась в тюремных застенках, хорошо видно по представленным в этом сборнике произведениям: публикуемые тексты мы постарались разместить в более или менее хронологическом порядке (в имеющихся сведениях о post-Helter Skelter этапе жизни Мэнсона много пробелов, неточностей и противоречий для того, чтобы составить четкую картину). Изменение можно найти только одно: в тюремных текстах значительно больше депрессии, нежели в написанных во время безмятежного (относительно) проживания на ранчо Спана. Достаточно отметить в этих текстах частое употребление слова "down" (в т. ч. и в качестве глагольных приставок) - "вниз", "внизу", "до конца" и т. д., что с психологической точки зрения может говорить о душевном упадке автора.

Видно невооруженным глазом, что тексты Мэнсона спонтанны (об этом, кстати, говорят и многие очевидцы) - они не сочинялись заранее перед сессией звукозаписи, но рождались непосредственно в ее процессе. В известном смысле Мэнсона-поэта можно назвать сюрреалистом, и как шедевром Лотреамона (считаемого сюрреалистами "своим") принято считать пассаж "прекрасен, как встреча на анатомическом столе зонтика и швейной машинки", так у Мэнсона - это мертвая обезьянка и ее текстовое окружение из "Механического человека". Причем, если у Лотреамона литераторы запросто находят если не плагиат, то заимствование, то у Мэнсона заимствования тоже имеются - главным образом это отрывки из детских и народных песенок.

Оригинальность и сюрреалистичность текстов Мэнсона заключается не только в спонтанности. Иногда создается впечатление, что Мэнсон просто не может угнаться за своими мыслями, поэтому озвучивает лишь то, что сумел уловить, выхватить из стремительного потока мыслей. Мэнсон - поэт Хаоса. И этот Хаос, на который работает Мэнсон (тот, в свою очередь, тоже работает на него), как-то органично переплетается с желанием Мэнсона выплеснуть из себя сокрытое, наболевшее, накипевшее. В итоге получатся нечто, что можно определить как "Хаос Страдающий" - чего ж вы хотели, в тюрьме невозможно быть счастливым.

Понимание сочинений Мэнсона осложняется еще и тем, что его повествование нередко перескакивает с одного лица на другое - с первого на третье, или наоборот. А иногда он вообще говорит о себе во втором лице. Мэнсон словно отказывается от своей личности, периодически снова возвращаясь к ней, он словно скачет между "Я" и "не-Я". Создается ощущение, что в своем теле Мэнсон пребывает лишь наполовину - поэтому-то, наверное, и смог он вынести все годы заточения несломленным. Как будто "реальный мир" для него всего лишь морок, минутное наваждение, а он живет в некой "реальной реальности", которую окружающие не замечают за плотной пеленой майи. Возможно, это то, что Густав Майринк назвал "твердой точкой опоры", за создание которой внутри себя должен бороться каждый. И, скорее всего, Чарльз Мэнсон эту точку опоры в себе обрел. Или же она была присуща ему изначально.

Темы текстов Мэнсона можно разбить на несколько более или менее (разбирая его творчество, волей-неволей приходится систематически употреблять это абстрактное "более или менее") четких групп. Причем нельзя сказать определенно, что одна тема у него доминирует, а другая является чуть ли не случайной. Также нельзя сказать, что та или иная тема ограничивается только теми или иными произведениями: в завуалированном виде в каждом стихе Мэнсона содержатся практически все направления его "идеологии".

Итак, условно в творчестве Мэнсона можно выделить следующие основные темы: автобиография ("Большая железная дверь", "Поезд грез / Моя ангельская любовь из Оклахомы", "Поэма о старом заключенном", "Первые воспоминания"), самопсихоанализ ("Эго", "Большая железная дверь", "Мир в твоем сердце", "Первые воспоминания"), конфликт с реальностью ("Люди говорят, что я плохой", "Мусорная свалка", "Больной город", "Мир в твоем сердце"), социальная критика / социопатия ("Люди говорят, что я плохой", "Мусорная свалка", "Не преступай закон", "Больной город", "Грезы Пятого Канала", "Поэма о старом заключенном", "Отребье, вот письмо всем вам"), наставление ученикам / правда жизни ("Посмотри на игру свою, детка", "Дом там, где ты счастлив", "В твоем музыкальном сознании", "Поезд грез / Моя ангельская любовь из Оклахомы", "Грезы Пятого Канала", "Отребье, вот письмо всем вам", "Сколько народа?"), отвлеченная философия ("Когда-то знал я человека", "Глаза мечтателя", "Сын человеческий", "Сколько народа?"), идеология Семьи ("Всегда, я никогда не скажу тебе «никогда»", "Прекрати существовать", "Когда-то знал я человека", "Поэма о старом заключенном", "Отребье, вот письмо всем вам"), телема ("Дом там, где ты счастлив", "Мне хорошо / Звезды / Друзья"), депрессия / суицидальная тенденция: "Больной город", "Большая железная дверь", "Глаза мечтателя", "Сын человеческий", "Мир в твоем сердце", "Мне хорошо / Звезды / Друзья". Хорошие темы. Славные.

Содержание представленной в этом сборнике русскоязычной версии стихов вовсе не означает, что мы убеждены, что Чарльз Мэнсон говорил (или собирался сказать) именно это. То, что он намеревался изложить, по-прежнему заключено в тексте - и это нужно вытащить оттуда. Стихи Мэнсона - это что-то вроде наспех нацарапанной записки, которую подкупленный или симпатизирующий охранник выносит на волю порой не в самом литературном месте. Эти записки нужно расшифровать и увидеть, что смысл в них есть, даже если текст представляется откровенным бредом (а такое ощущение возникает нередко). Или же это какие-то безумные мантры, которые следует читать много раз подряд, пытаясь постичь заключенный в них смысл - тот, что содержится не с словах, но в звуках… Не стоит забывать и о том, что в текстах Мэнсона обязательно должно заключаться послание к своим последователям. В своей кажущейся простоте Мэнсон слишком сложен. И наоборот: там, текст кажется сложным и навороченным, на самом деле все объясняется очень просто.

При всем своем стремлении к точности (кое-где ради этого пришлось пожертвовать рифмой) предлагаемому переводу до характеристики "вольный" остается совсем немного: ведь для того, чтобы из дикой смеси обрывков воспоминаний, проблесков поразительной по глубине истины, наркотического бреда, раздражения от непонимающего и непринимающего мира, желания куда-то пробиться и что-то значить, - чтобы из всего этого сделать нечто похожее если не на литературное произведение, то хотя бы на осмысленный текст, дословный перевод явно не подходит. И уж тем более дословный перевод с сохранением "оригинальной орфографии и стилистики". Он, конечно, хорош, такой перевод, но какой в нем смысл? Чтобы лишний раз показать, что мы имеем дело с необразованным полубезумным зэком, обладающим философской жилкой и определенным талантом? Для этой цели все-таки лучше использовать непосредственно оригинал.

Кстати, о рифме стоит сделать отдельное замечание. Рифма у Мэнсона - скорее случайность, наскоро вырванная из Хаоса, нежели дань законам поэзии. Она у него не то чтобы низложена окончательна, но переведена в разряд "приправы", без которой, как известно, можно и обойтись. Есть, конечно, у Мэнсона и полнорифмованные тексты или, по крайней мере, больше чем на половину (например, "Всегда, я никогда не скажу тебе «никогда»"), но при этом мэнсоновская рифма совершенно не блещет оригинальностью, она стандартна и частенько повторяется из песни в песню (например, "see" - "be"). Это является прямым следствием необразованности Чарльза, равно как и спонтанности его текстов. Ну да черт с ней, с этой рифмой.

Конечно, Мэнсона можно причислить к "проклятым поэтам", но делать этого не стоит. Среди "проклятых поэтов" он будет явно не в своей тарелке: талантом того же Бодлера он явно не обладает, а с другой стороны и поэтов жалко - на фоне проклятости Чарльза Мэнсона они будут выглядеть хилыми диссидентами-интеллигентами, ноющими, что они родились "не в той стране" и проч., и проч.

Скорее всего, в мире поэзии (Слова) Мэнсон является тем же, кем и в мире Дела. Нет, не убийцей. Мэнсон - не убийца, даже без всего этого защитнического нытья, что "сам он никого не убивал". Мэнсон - террорист в подлинном смысле слова. В 1969 он терроризировал сытый Голливуд, все последующее время, из тюрьмы, он терроризирует Америку. От своих знаменитых современников - немецкой Фракции Красной Армии (первый теракт - 1968) Мэнсон и его Семья отличаются тем, что их не загасили в тюрьме, от итальянских Красных Бригад (первое сообщение о них относится к 1969) - тем, что их не перестреляли при задержании. Если бы Мэнсон обитал в Европе, он наверняка стал бы каким-нибудь неординарным леваком-экстремистом или отморозком-антиглобалистом. А, может, и нациком. Но ему выпал жребий жить в Америке. Поэтому он и стал таким… странным террористом. И в поэзии Мэнсон тоже террорист - грубо и безжалостно он требует от нее, чтобы она выполняла его требования. Он не убивает ее по той же причине, по которой террористы не убивают своих заложников - еще сгодятся. Но церемониться с ними, обращаться вежливо и учтиво - нет, не дождетесь.

Косвенным подтверждением предположения о том, кем бы стал Мэнсон, угоразди его родиться в Европе, является провозглашенное им движение-принцип-слоган ATWA. Из идеологических текстов Мэнсона (хотя таковыми так или иначе являются все его сочинения) мы решили опубликовать подборку его высказываний об ATWA, которая является своего рода кульминацией, сердцевиной и фундаментом всей его деятельности. По представленным отрывкам видно, что даже в защите окружающей среды Мэнсон остается самим собой. Т. е. террористом. И сомнительно, что "зеленые" считают Мэнсона своим: ведь среди защитников природы он оказался так же, как отшельники оказываются наедине с природой - общество отвергает их (или они отвергают общество), и им некуда податься, кроме как вернуться в лоно Матери-Природы. Что уж там говорить о его "брутальности": Мэнсон постоянно говорит о "детях 60-х", но "пацифик" моментально расплавится, вздумай он повесить его себе на шею.

И последний пункт в напутственном слове. Тексты Мэнсона - один из тех редких случаев, когда комментарии не только не объясняют смысл текста, но скорее наоборот - запутывают. Что смогли - прокомментировали (при составлении комментариев мы руководствовались тем соображением, что читателю по крайней мере в общих чертах известны обстоятельства "дела Мэнсона"). Но помогло ли это? Стала ли мысль Мэнсона более понятной и тем более доступной? Сомневаемся. Зато комментарии к его текстам позволили нам лишний раз напомнить одну очень и очень важную мысль: все "безумцы", все "проклятые", все "изгои" - явно или косвенно, преемственно или духовно, дружбой или антипатией, в жизни или после смерти, как ученики или как учителя   -   в с е   с в я з а н ы   д р у г   с   д р у г о м .